Никулина Майя Петровна

Родилась в Екатеринбурге, живет в Екатеринбурге. В самом начале жизни была великая Отечественная война. Это определяет многое. По судьбе и от родителей получила две земли: эту, северную, и другую, южную – Крым, Севастополь. Самый тыл и самый край. Училась на геологическом факультете, окончила экономический и филологический, так что по образованию – филолог и литературный работник. Работала библиографом, литературным редактором. Пять книг стихов. Достаточно много переводов: со словенского, испанского, грузинского, чешского и др.

* * *

В полмира снег, сугробы и метели,
сплошная ледяная благодать…
Ну где еще о Греции мечтать,
когда бы не Россия.
                            В самом деле,
как возлюбив ее печальный дым
и в полузвездах небо жестяное,
не разобрать, что дальнее – седьмое –
должно быть теплым, синим и чужим,

что полновесный северный гранит
и долгих зим блестящие избытки
уже диктуют мимолетный Крит,
светящийся на журавлиной нитке,

что вставшая из плодоносных вод
скала обетованная всего-то
на расстояньи птичьего полета
от наших безразмерных непогод,

и просто выйти к южному крыльцу
и разглядеть в смятении туземном,
что небо общее над морем средиземным
как зеркало приподнято к лицу.

        Прощание с Севастополем

Конец сезона. Долгое ненастье.
Испарина на гулких площадях.
Предчувствием ненужного несчастья
сжимает горло.
                            Сохнет на губах
густая соль несказанного слова…
Как будто поезда и корабли
отпрянули от сердца и земли
и обнажили берег и основу.
И белый город, сбывшийся во мне,
гудел, как время, свыше и извне,
стекал к воде и поднимался в гору,
жестоко обступал со всех сторон,
как высший суд и как земной закон,
и был, как жизнь и как могила, впору.

Упало небо тесного вокзала.
Бегучий свет разлучного огня
пылал на рельсах.
И судьба кричала
вокруг меня и впереди меня.

 * * *

Мы прошли уже наощупь
за своим поводырем
через мостик, через площадь,
по дороге и потом

в переулок непроглядный,
в опрокинутый чердак,
в тесный, влажный, непроглядный,
темно-августовский мрак,

в треск цикад, в сухие звоны
невесомого труда,
в жарко дышащее лоно,
в бесконечное туда,

где у скомканных обочин,
у колодца, у реки,
молодой хозяин ночи
ставит сети и силки,

чтоб до самого рассвета,
в долгожданной темноте
выкликали: где ты? где ты?,
потому что он нигде.

 * * *

И моря нет. Да мне не моря жаль,
а эту – в раскаленных черепицах,
поруганную ханскую столицу,
любимую и давнюю печаль.

Все так. Все так. Мучительна вина.
Утрата тяжела. Страшна победа.
И счастья нет. Но есть его примета,
которая все явственней видна

с годами. Невесомая пыльца
на языке и скулах обгорелых,
в нежнейших хлопьях – розовых и белых –
дорога от вокзала до дворца.

По улице – она была пуста,
по мостику – внизу была вода,
легко минуя царские ворота –
их раньше просто не было –

туда, где он в необозримой нищете,
помеченной послевоенным годом,
пророс насквозь и процветал везде,
в истоме разрушенья, в пустоте,

с летающими птицами под сводом.

* * *

Зачем куда-нибудь, когда в Бахчисарай –
там теплится сентябрь в долинах защищенных,
и лучшие места под солнцем полуденным
не заняты никем – любое выбирай.

Там внятны и легки старания зимы
и время ничего не стоящего снега
не более чем знак, склоняющий умы
к величию огня и верного ночлега,

к величию жилья на улочке кривой,
к значению семьи, работы, урожая,
к безликости любви, к обыденности рая
меж каменных опор под крышей золотой.

Там сыплется в подол сухая синева,
там все так долго есть, что хитрости не надо,
и просто обменять вчерашние слова
на яблоки из завтрашнего сада.