Родился он в муках. В июне. Было очень жарко. Я, помню, так кричала, что мне до сих пор стыдно. Родился — и сразу пожелтел: у него была гемолитическая желтуха. Мне его дня два не приносили кормить, и я, конечно, страшно переживала. А потом он заболел пневмонией, и нас перевели из
Отец хотел назвать его Болеславом, бабушка — Матвеем. А я его назвала Максимом. Это имя пришло мне в голову сразу, как только я его увидела. Так он и стал Максимом.
С рождения он был беспокойным. До четырех месяцев жил с бабушкой Вассой в Екатеринбурге (я училась на четвертом курсе в мединституте). Учиться было очень трудно, и мне еще надо было проходить летнюю практику. Я собиралась уйти в академку, но моя мама меня отговорила. В конце концов она забрала ребенка в Тагил, и он до двух лет жил там с бабушкой, а я каждые выходные к ним ездила.
Болел часто. Научился ходить в одиннадцать месяцев, как полагается. А вот говорить начал рано и много. Самое первое слово у него было не «мама», а «кран». «Тянь» — он говорил. Ему тогда исполнился год, мы жили на Уралмаше, на углу Донбасской и Машиностроителей. Там как раз прокладывали трамвайную ветку, и работал кран. В полтора года Максим уже говорил предложениями. И с тех пор у него рот не закрывался. Он был таким почемучкой! Его интересовало абсолютно все. Через два года я закончила институт, переехала в Тагил, и мы стали жить вместе.
В три года заболел скарлатиной и самостоятельно научился читать по букварю. Хотя мы с отцом учили его и раньше: мы вообще уделяли ему очень много внимания. Вместе гуляли, всегда были вместе. Между нами прыгает ребенок, а мы читаем: «ГАСТРОНОМ», первая буква такая, вторая такая. И он буквы выучил очень быстро. Когда после болезни пришел в садик — уже читал. И с того времени — все книги, книги, книги... Память у него была великолепная. И говорил он образно, очень красиво, хотя иногда получалось немножко смешно.
В садике ему нравилась одна девочка, и он ее как-то облил кефиром. А другой чуть нос не откусил: она его обидела.
До школы хотел быть пожарником, крановщиком — техника его очень интересовала. Всегда что-то строит, разбирает, собирает. Когда ему было лет пять-шесть, захотел быть геологом. По двору все время ходил с лопаткой: руду искал.
Больше всего любил играть с кубиками. У него был огромный набор, и он все время что-то из него строил. Причем строил не дома, а корабли. И когда учился в третьем классе, я нашла у него запечатанное письмо: он собирался послать какие-то схемы и чертежи в Ленинградский кораблестроительный институт. Но я его отговорила, и мы не стали ниччего посылать. Может быть, я своего сына недооценивала… У него всю жизнь была любовь к кораблям и к морю. Откуда эта страсть — я не знаю.
В третьем классе он заинтересовался радиотехникой и начал ходить в кружок. У него был друг Алеша Николаев. У Максима голова хорошая, у Алеши — руки. Тогда все было в дефиците, и они ходили по мусоркам, искали там какие-то старые приемники. Распаивали, перепаивали, брали какие-то детали, и потом конструировали разные приборы. Когда Максим учился в старших классах — ездил на областные выставки, привозил грамоты. Он всегда увлекался радиоэлектроникой и кораблями. И когда учился в школе, в тетрадке у него на каждой страничке была нарисована радиосхемка и кораблик. Учительница писала в дневнике: «Максим опять рисует корабли и схемы!» Но бороться с этим было бесполезно. И потом на листочках со стихами — тоже обязательно кораблик и схемка.
Максиму повезло с друзьями. Правда, до школы он все больше со взрослыми общался. Его в садике воспитатели до сих пор помнят: все дети гуляют, играют, а он разговаривает с работниками и заведующей. Заведующую звали Фрося Максимовна. Он подходил к ней с такой фразой: «Вы Максимовна, и я Максим — давайте поговорим о чем-нибудь!» Мне кажется, что он мог беседовать на любую тему — хоть с президентом, хоть с дворником. А когда пошел в школу, у него появились друзья: Саша Чижов, Леша Николаев, Миша Россанов, с шестого класса — Олег Шкварков. Они все время что-то интересное придумывали, что-то конструировали. Кстати, родители друзей Максиму доверяли. Если мальчик шел куда-то с Максимом — его всегда отпускали, потому что знали: ничем плохим они заниматься не будут.
Максим начал писать стихи в шестом классе. Он тогда впервые серьезно влюбился, в девочку Юлю. Пришел ко мне и говорит: «Мама, я влюбился и написал стихи». И показал мне эти первые стихи. Но они не сохранились. Он был очень влюбчивый, все время в кого-то влюблялся. Но любовь у него была безответная.
В литературные кружки не ходил, писал стихи сам. Литература ему нравилась, он много читал. Читал все подряд. Любил исторические книги: у него даже была грамота за глубокие знания по истории. Познавательные книги его, пожалуй, интересовали даже больше, чем художественные: философская литература, книги про море. «Чтиво», популярные романы он не читал.
Писал стихи о Родине. Он ведь был человеком идейным, жил по принципу «прежде думай о Родине, а потом о себе». Да я их с братом так и воспитывала: вначале общественное, личное потом. Максим был пионером, комсомольцем. В старших классах заинтересовался политикой. В школе ему доставалось, потому что где-то с шестого класса он писал критические статьи в стенгазеты — «Колючку» и «Ежик». Его за это много раз били. Он не терпел несправедливости, сразу все высказывал в глаза, за что и «получал». В десятом классе в сочинении о любви к Родине написал, что у нас в Тагиле масса всяких свалок, везде валяется мусор, и никто не обращает на это внимания. Ему за это поставили тройку, хотя раньше у него троек по литературе никогда не было. Шел
Класс у них был не очень хорошим, хулиганистым. Максим мог бы, наверное, учиться на одни пятерки, но в классе мало кто интересовался учебой. Зато в девятый класс пошли только те, кому это было нужно, и там уже ребята нормально учились. Если никто урока не выучит, особенно по истории — это был его любимый предмет — «запускали» Максима, и он мог говорить целый час. Он читал очень много научно-популярной литературы. Даже учителя удивлялись его познаниям.
В пионерский лагерь ездить не очень любил, но два-три раза все-таки ездил. После отбоя, лежа в кровати, Максим рассказывал ребятам обо всем на свете. Потом со мной делился: «Я смотрю, все уже спят, а я все говорю и говорю». Такой был говорун! Мог сходу сочинить любую сказку.
Очень любил ходить в лес: отец водил его туда лет с трех. Часто ездил в лес на велосипеде, набирался энергии от деревьев. Любил гору Медведь-камень под Тагилом — там очень красиво.
Максиму нравилось путешествовать. Когда ему было шесть лет, он вдруг куда-то пропал. Мы везде его искали — а он просто гулял по Вагонке.
Сомнений, куда поступать, у него не было — только Политехнический. Когда я еще была студенткой и носила его в животе, мне очень хотелось, чтобы мой будущий ребенок поступил в политехнический институт. Я ходила вокруг этого института и думала: «Вот рожу сына, и он у меня закончит УПИ!» Так и случилось. Максим сразу решил поступать на радиофак. Хотя, наверное, мог бы пойти на философский — данные для этого были. Но он после окончания школы хотел стать хорошим инженером, и для этого решил начать с ПТУ. Окончив школу без троек, отнес документы в училище, и даже мне ничего не сказал. Ему там говорят: «Парень, ты с ума сошел, иди отсюда!» А он мне: «Мама, я хочу начать с рабочего, чтобы быть хорошим инженером». Я говорю: «Сын, ты ведь больше теоретически мыслишь, поступай уж в институт». В УПИ он поступил очень легко. Зрение у него было плохое, справку по глазам окулист не давал, документы принимать не хотели, но в последний день все-таки взяли... В пятницу он сдал документы, а в понедельник уже нужно было писать какие-то тесты по физике. Я думала, он завалит — а он на «5» написал. И сочинение про Базарова написал на пятерку.
С детства он был несобранный. Брался за одно-другое-третье. У него в голове все кипело! Одна мысль наслаивалась на другую, он не успевал все это воплощать.
Он был «совой» и частенько засиживался до двух-трех часов ночи. Утром надо в школу вставать, а ему полежать охота. Но я воспитывала сыновей так: «Максим, есть слово «надо», хочешь не хочешь — вставай». И он вскакивал.
Любил макароны с острым соусом. В общем, ел все. А готовить научился, только когда поступил в институт: дома я все сама делала. Да и некогда ему было: школа, политклуб, прибежит-перекусит — и заниматься.
Но он мне помогал. С шести лет ходил в магазин за хлебом, за молоком. Очереди тогда были большие... Причем сдачу всегда отдавал до копейки. Никогда ничего чужого не брал. Помочь кому-то для него было дело святое: мне всегда помогал сумку нести, каких-то бабушек через дорогу переводил... Скажи ему хоть в двенадцать ночи: «Максим, надо к нашей бабушке сбегать на Сухоложский поселок», — и он побежит. За пять километров! Ему никогда не надо было повторять два раза.
Максим был очень добрым. Если заболеет классная руководительница — Максим непременно проведает. Когда ему было четырнадцать лет, у бабушки Вассы случился тяжелый инсульт, и она лежала в больнице, без сознания. Мы у нее дежурили, в том числе и Максим. Он был готов сидеть возле нее целыми днями, чуть ли не ночами, под капельницей руку держать... Придет — упадет на колени, руку ей поцелует... Она ведь его растила. В отделении все говорили: «Надо же, как мальчик за бабушкой ухаживает».
У нас на все лето отключали горячую воду, а у знакомых была баня. Мы к ним ходили мыться, и Максим всегда убегал вперед, чтобы, не дай Бог, дядя Миша-фронтовик воду не носил. Он наполнял для бани огромные чаны воды, хозяева до сих пор помнят. Помыться приходили многие, но никто не помогал — один Максим. О нем все очень тепло вспоминают.
Всегда был послушным. Никакого «трудного возраста» я не почувствовала. Единственной проблемой было то, что он всем резал правду-матку в глаза. Он ведь своеобразным был человеком, и за это его частенько били. Его колотят, а он говорит: «Какое право вы имеете меня бить? Я человек!» Обижали его в детстве сильно. Я говорила: «Максим, надо учиться сдачи давать, заниматься спортом». Но с физкультурой он не дружил, неспортивный был человек. Хотя когда в школе была «военка», для него это было святое: военное дело, защита Родины, патриотизм... Он ведь хотел в 1987 году пойти служить в Афганистан. Я тогда чуть с ума не сошла...
Вспыльчивым был ужасно. Дерганым. Но когда мы с отцом разъехались в 1980 году, он стал немного поспокойней. Вспыльчивый — но очень отзывчивый. Все отдаст. Он не мог по-другому. Когда я разошлась с отцом, Максим ходил к отцу, общался с ним. Разыскивал его, когда тот пропал: отец должен был приехать из Тихвина, где жил, и вдруг перестал писать. Максим послал запрос в РОВД Тихвина, отца разыскали. Максим потом хотел его к себе перевезти...
Животных с детства любил. Дома живность была всегда: кошки, собаки, птички, рыбки... Больные птички, сломавшие ножку или крылышко. Голуби, стриж — кто-нибудь постоянно у нас скакал. Максим подбирал всех больных птичек, приносил домой, мы им бинтовали лапки. Как-то раз принес домой умирающего стрижа, он у нас дня два прожил и умер.
Рассеянный был. Однажды пришел ко мне на работу: один носок красный, другой — синий. «Максим, ты что надел?!» — «А что? Я не заметил...» Он вообще не обращал внимания, что на нем надето, как надето...
Максим меня никогда не обманывал. Жизнь складывалась по-разному, и в последние годы он меня жалел, не все мне рассказывал. Но когда приезжал, только дверь откроет — все самое главное скажет мне еще в прихожей.
Он говорил: «Мама, я не хочу быть «как все». Я не как все». А я его все усредняла...